Фермер не один такой. Несколько лет назад моя дочка со школой ездила в один из дальних районов Подмосковья, в гости к итальянскому фермеру, который занят тем же самым – разводит коров и делает сыр. Он из бедной итальянской Калабрии. Оказавшись в России, он задолго до всяческих санкций обнаружил, что у нас не умеют делать твёрдые сыры. И решил заняться этим делом. Сыр – это трудный и капризный продукт, гораздо труднее, чем, например, колбаса. Его технология не поддаётся полной регламентации, всегда остаётся что-то зависящее от опыта и интуиции работника. Именно поэтому в Италии, например, сыр чаще всего делают семьи на протяжении многих поколений. От родителей к детям передаются такие подробности, которые не записаны ни в каких учебниках и наставлениях. Собственно, всё очарование made in Italy и кроется в таких вот мелочах, наработанных вековым опытом поколений – и не только в сыроделии.
В любом деле есть масса таких непроявленных знаний, которые и составляют мастерство и создают подлинное качество. Безлюдные заводы-автоматы, о которых грезят поборники прогресса и инноваций, создают массовый продукт весьма среднего качества. Возвращаясь к сыру, можно сказать наверняка, что обычный молочный комбинат может делать только сыр заурядного качества и вкуса.
Из того, что показали по телевизору, видно, что швейцарец развёл коров и коз, сам спроектировал коровник, чистый, но совершенно не автоматизированный. Впрочем снабжённый всякими механическими удобствами и приспособлениями. И всё у него получается. Что не диво: если знаешь дело – оно получается.
Что привело его в Россию – не знаю, но думается мне – простор. Физический, географический и трудовой. В Европе всё узко, ограниченно, фермерам не дают производить больше положенного, даже платят за отказ от производства. А в России – пожалуйста. Человеку, который любит и знает своё дело – есть, где разгуляться. Потом крестьянину, как мне кажется, всегда хочется прирезать землицы – в этом что-то генетическое, не рациональное. А у нас её – видимо-невидимо. Мы её порой не ценим, бросаем, даём зарастать берёзками, и надо приехать иностранцу, чтобы вдруг оказалось, что работать у нас можно за милую душу. И жить, и деньги зарабатывать, как, собственно, и делали наши предки с незапамятных времён.
Это потом, годах в 70-х, была изобретена теория про зону рискованного земледелия, которая постепенно трансформировалась в убеждение, что у нас работай, не работай – толку не будет. Потом появилась знаменитая книга «Почему Россия не Америка?», которая у нас была воспринята как универсальная отмазка: работать «в этой стране» почти вовсе бесполезно. И вот оказывается: если взяться с умом – очень даже возможно.
Конечно, у нас те столь выдающиеся условия для земледелия, как в штате Айова, но многое можно сделать. Если делать, конечно. И не слишком привязываться к мыслям о рискованном земледелии. Мысли ведь бывают созидательные и разрушительные, полезные и вредные. Для успеха в любом деле надо думать полезные мысли и блокировать вредные.
Про «рискованное земледелие» вспомнилось давнее курьёзное происшествие. Дело было в Туле, в 90-е годы. Я тогда работала в итальянской компании, которая строила завод по производству сока из овощей и фруктов. Завод был полного цикла: не просто разведение из концентрата, а производство из фруктов и овощей, из яблок и моркови, главным образом. Совместное предприятие должно было заниматься в числе прочего выращиванием моркови, и вот для улучшения этого процесса был привезён какой-то крупнейший европейский специалист по моркови.
Он всё посмотрел, изучил земли, потом, как водится, банкет, русское застолье в честь дорогого гостя с участием руководителей областного агропрома. Произносят тосты, попросили и гостя высказаться. Тот встаёт и молвит: «Мне хочется поздравить вас, у вас такая замечательная земля и такие чудесные условия для выращивания овоща, которому я посвятил свою жизнь – моркови. Вам сказочно повезло». У наших начальников вытягиваются лица. Один толкает меня: «Скажи ему: у нас ужасный климат, у нас зона рискованного земледелия. Он что-то не понял».
Специалист выслушал мое замечании е и не впечатлился: надо, говорит, просто выбрать подходящие сорта, а земля у вас – отличная, самая подходящая для моркови. Начальники тульского агропрома недовольно нахмурились – как бывает недоволен человек, долго считавший себя хроническим больным и привыкший к этой роли, и вдруг на тебе: какой-то бессердечный медик объявляет его здоровым. А он не хочет быть здоровым, он привык быть больным. Быть здоровым и благополучным – это вообще большая ответственность, не каждому по силам. В общем иностранный специалист уехал, так и находясь в убеждении, что у нас отличные условия для его любимого овоща. А наши остались в убеждении, что условия – хуже некуда.
Мне думается, нам нужны такие положительные примеры, как фермер Дусс, чтобы мы почувствовали себя «здоровыми». Чтобы почувствовали, что земля наша – ценная и нужная, и в хороших руках – очень даже плодородная. Нам не пресловутые «иностранные инвесторы», на которых мы по-обломовски возлагаемся, которых третье десятилетие ждём и призываем, а именно простые трудовые люди, живущие среди нас. Не инвесторы, не эксперты, не учителя – просто люди. Трудящиеся. Которые будут жить и работать среди нас. Впрочем, почему «будут»? Работают уже.
Когда-то Екатерина II пригласила в Россию немцев – крестьян, ремесленников, торговцев: жить, работать, укореняться. Их было очень много в России – обрусевших и не очень, крестившихся в православие и оставшихся при своей вере… Эти люди сыграли свою созидательную роль, обрели вторую родину. Многие из них, подлинные мастера своего дела, могли бы показать пример более культурной, цивилизованной, опрятной жизни. Роль живого примера – огромна в любой сфере, а нам очень нужны хорошие примеры. Только это должны быть честные примеры – людей, которые приехали сюда прочно жить, работать и достигать успеха.
Сегодня, мне думается, многие ремесленники и мелкие предприниматели, которыми славна Италия и которые нынче в очень трудном положении, могли бы приехать в Россию – жить и работать. Они приехали бы со своими умениями, опытом, со своим единственным в мире итальянским вкусом и чувством стиля. Их бы пригласить по-умному…
Но тут вот что важно. Ни в коем случае нельзя втягиваться в обломовскую мечту о коллективном Штольце, который приедет и всё за нас сделает. Не сделает. Иностранцы – ни в какой форме – работать за нас не будут. Транснациональные корпорации приходят в Россию, чтобы высасывать её достояние, а вовсе не цивилизовать – это очевидно. А вот взаимодействие на уровне отдельных людей, тружеников – это может быть полезно и благотворно. Пример мастерской работы, умелости и, главное, достижения результата в точно таких же, как у всех, условиях – вот это было бы по-настоящему благотворно. Хотя бы как пример более опрятного и культурного быта.
В 60-70-е годы проводили мы лето в живописной деревеньке на высоком берегу Оки. Деревенька уже тогда начала вымирать: народ уходил в город, спивался (тётка, у которой снимали пол-избы совершенно спилась и умерла), личных коров становилось всё меньше. Сдавали избы дачникам, браконьерствовали на Оке (ловить сетью запрещалось, но всё равно ловили), некоторые устраивались бакенщиками. Жили бедно, грязно, как-то безразлично: ни цветочков в палисаднике, ни иной какой красоты. Выращивали картошку, остальное – как придётся, даже яблони не у всех были. Из современных удобств была только лампочка Ильича.
И вот среди этой забытой деревни выделялся один дом. Дом как дом, но какой-то другой – обихоженный по-нездешнему, не нашинский какой-то; даже я детским своим сознанием это понимала. Жила там наша почтальонша тётя Катя с мужем – пленным немцем. Рассказывали, что родные у него все погибли, дома в Германии не сохранилось, вот он и остался в России, женился и стал жить как мог. А мог он так: дом его в течение всего сезона утопал в цветах. «Утопал» – не просто заезженное словцо, в самом деле утопал. Вишни, груши, яблони – в саду за домом.
На первое сентября, пока была жива в деревне школа, немец разрешал детям нарвать у себя цветов. Вообще жил он тихо, дружбы ни с кем не водил, детей у них не было. Помню, он зазывал к себе деревенских детей и предлагал рассаду цветов – бесплатно, разумеется, но никто особо не брал. Не принято было: цветы какие-то! Я как-то принесла кое-какую рассаду, но бабушка, пристрастно допросив меня, велела больше к немцу не ходить. Я про себя рассудила: они убивали наших, вот он и хочет цветочками загладить. Не выйдет!
Очевидно, что никаких возможностей, превышающих обычные, деревенские, у того бывшего пленного не было. Если и отличалось его положение, то скорее в худшую сторону. Но вот поди ж ты – раздобыл где-то цветочки, размножил… Откуда, отчего? Наверное, память детства: вот так полагается жить. Что-то кровное, не выводимое ни из каких условий. Что с ним сталось в дальнейшем – не знаю.
Наша национальная драма – это качество труда. Вернее, его отсутствие. Куда ни сунься – везде неумеха. Повсеместный, ставший привычным и почти безальтернативным непрофессионализм. Специалистов – днём с огнём не сыщешь, в любой области. При этом все с высшим образованием. Трудовые традиции, никогда не бывшие слишком прочными, и вовсе прервались. Во многих отраслях деятельности есть «деды» и «внуки», а «отцов» нет – целое поколение выпало. Я принадлежу к поколению, которое переехала пополам капиталистическая революция: смолоду мы не успели выработаться в специалистов, а потом и вовсе бросили свои специальности, дабы попытать капиталистического счастья или просто хоть что-нибудь заработать.
Эту проблему не решишь с помощью какого-то фокуса – это дело на десятилетия. И дело это – подчеркну – наше: народа и государства. Но такие вот пришельцы, живущие и работающие среди нас – могут этой гигантской работе помочь. Только лишь помочь – и на том спасибо.
Татьяна Воеводина
